Глава 6

Похищен

События, о которых повествуется, произошли в расцвете моей жизни, и отчасти они являются вопросом гласности. Мое намеренное нарушение веры, путем предания огласке секретов, в глазах моих собратьев по обществу было, безусловно, позорным. Они стремились уговорить меня смягчить мое намерение, которое после написания своей "Исповеди" я не собирался умалчивать. Их назойливость и угрозы в основном встречали сопротивление, хотя и уклончивость, которую не так легко объяснить. Я настаивал на своем безрассудном плане. Я был счастливым мужем и отцом, но ни мысли о доме, жене, ребенке не препятствовали моему необъяснимому намерению. Определенно я был безответственен, возможно, маньяк. И все же по предмету, которым я был всецело поглощен, я сохранил умственный противовес и сознательно следовал курсом, который, в конце концов, привел меня в глубочайшее болото горя, и для меня было потеряно навсегда все, что человек любит больше всего. Господствующий дух, возможно, тень одного из алхимиков, овладел мной. И перед лицом препятствий, которые побудили бы большинство людей к размышлениям и обратным шагам, я безрассудно ринулся вперед. Влияние, которое охватило меня, чем бы оно не являлось, было неотразимо. Я явно действовал отчасти как посредник, субъект вечно присутствующей господствующей сущности, и под воздействием этого доминирующего духа или демона мой разум был бессилен к сопротивлению. Мою душу властно вело движущее и неописуемое нечто, и она была так же пассивна и безответна, как Lycopodium, который рожден двигаться вперед в постоянном потоке воздуха. Тщетно были приняты меры теми, кто любил меня - собратьями моложе и другими, кто стремился склонить меня изменить своевольную цель. Но я не мог ни внять их советам, ни обратить внимания на предчувствия. Вызовы в суд служили тому, что я расстраивался, а мои многочисленные долги стали основанием для законного ареста, пока все мои бумаги, в конце концов, (за исключением "Исповеди") и я сам не были захвачены исполняющим службу констеблем. Проблемы с меньшими обвинениями были быстро разрешены, но когда я вновь обрел свободу, агрессия продолжилась. Даже прибегли к поджогу, а печатное помещение, в котором хранился мой манускрипт, сгорело за одну ночь, так что вредное откровение, которое я собирался напечатать, могло быть уничтожено. Наконец, вследствие судебного процесса я оказался отделенным от дома, друзей и стал обитателем тюрьмы. Как я теперь решил думать, мои оппоненты посадили меня в тюрьму всего за долг в два доллара -достаточная сумма в то время и в том штате для тюремного заключения. Страдающий от унижения мой дух стал еще более непокорным, и вероятно теперь я справедливо стал считать себя мучеником. Сначала настаивали на том, что я украл рубашку, но я не боялся никакого наказания, которое могло последовать за это сфабрикованное обвинение, веря, что инсинуации и арест были продемонстрированы как своевольное угнетение. Так оно и было, и когда это ненавистное привлечение меня к суду было сметено, я был освобожден, но пережил один сюрприз, когда меня вновь арестовали и снова бросили за решетку. Я знал, что моими собратьями мне было указано, что я должен забрать и уничтожить "Исповедь". Этот факт сделал меня еще более решительным в предохранении рукописи от уничтожения, и я мрачно следовал своему курсу. Вечером 12 августа 1826 года жена моего тюремщика сообщила мне, что долг, за который я был посажен за решетку, был уплачен неизвестными "друзьями", и что я могу уходить. Я принял ее заявление без колебания. Однако, как только я сделал первый шаг из дверей тюрьмы, мои руки твердо схватили два человека, по одному с каждой стороны, и прежде чем я осознал, что меня похищают, они впихнули меня в закрытый экипаж, который немедленно двинулся с места. Я закричал уже после этого, но мой крик, если его и услышали, остался незамеченным.

"Во имя вашего же блага помолчите" - сказал один из моих сопровождающих. Кабина была задрапирована так, что закрывала свет, и было темно, как в темнице. Мой дух восстал, я чувствовал, что нахожусь перед началом удивительного и рискованного приключения, и с достоинством отреагировал вопросом:

"Что я сделал такого, что вы решили насильственно лишить меня свободы? Разве я не свободный гражданин Америки?"

"Что сделали Вы? - ответил он - Разве Вы не связали себя многими клятвами, которые священны и нерушимы, и разве не Вы их нарушили так, что никто до Вас этого не делал? Разве не Вы предали наше доверие и не заслужили серьезного осуждения? Разве не Вы добровольно попросили разрешения на вступление в наше древнее братство, и разве не по доброй воле Вас посвятили в наши сокровенные тайны? Разве не Вы обязали себя перед человеком и не по Вашей ли священной чести пообещали хранить наши секреты?"

"Да, - ответил я - но прежде я поклялся перед высоким трибуналом распространять эту священную мудрость по миру".

"Это так - сказал он - Вы достаточно хорошо знаете глубину связующей суровой клятвы, которую давали вместе с нами,- более суровой, чем на любом открытом суде на Земле".

"Я этого не отрицаю,- сказал я – и, тем не менее, рад, что выполнил свою задачу, несмотря даже на то, что вы сейчас имеет силу, чтобы объявить мне наказание".

"Вам нужно было бы ожидать смертного приговора, но вместо этого было приказано дать Вам продолжительную жизнь. Вероятно, Вы ожидали физического уничтожения, но наоборот - Вы пройдете дальше в сознание Земли и земную жизнь, когда мы уйдем. Ваше имя будет известно во всех землях, и все же с этого времени Вы будете неизвестным. Во имя блага будущего человечества Вы будете брошены на такую высоту нашего ордена, которая уничтожит Вас как смертное существо, хотя Вы и будете существовать подвешенным между жизнью и смертью. И в таком промежуточном состоянии Вы будете знать, что существуете. Как Вы признаете, Вы заслужили суровое наказание, но мы наказываем только в соответствии с неписанным законом, предписывающим наказание человеку и повышающим впоследствии человеческую расу. Вы пожелали стать распределителем знаний, теперь через телесное испытание и умственное страдание Вы должны получить несказуемое знание для его распространения, и в последующем времени Вам укажут на то, чтобы сделать известными Ваши открытия. Так как путь Ваш твердо лежит перед Вами, Вы должны идти по нему. Это - предписано, восставать против бесполезно".

"Кто утвердил этот приговор?"- спросил я.

"Суд, ни земной, ни небесный".

"Вы говорите загадками".

"Нет, я говорю открыто и правду. Наше братство связано с прошлым и переплетается руками еще с теми, кто жил до потопа; потоп рассеял расы Земли, но не потревожил наши тайны. Великая любoвь мудрости от поколения к поколению вела избранных членов нашей организации к глубинам познания, которых не касается наша открытая деятельность. За нашими высшими служителями в оккультных тенях сегодняшнего дня и дня завтрашнего стоят невидимые и неизвестные посредники, которые посвящены в тайны выше и за пределами тех, что известны обыкновенному ремеслу. Те, кто вошел в эти внутренние тайники, приобретают сверхчеловеческое восприятие и не дают открытого знака братства - им не нужен талисман. Они шагают по нашим улицам, овладевшие силами, неизвестными для людей. Они подобно смертным занимаются людскими делами и делами собратьев по посвящению. Открытый орден не знает об их возвышенном положении. Их индивидуальности и способы их обучения скрыты, потому что публичность разрушила бы их ценность и причинила бы вред делу человечества".

За этим неопределенным откровением последовала тишина, и экипаж двинулся. Я был озадачен и взволнован, и все же я знал - чем бы не закончилась эта ночная поездка, я ее вызвал, да, заслужил ее, и я собирался с духом выслушать приговор моих судей, в чьих руках я был бессилен. Личности на противоположном сидении продолжали вести беседу приглушенными голосами, слышными только для них. Человек, сидевший на моей стороне, не двигался и не говорил. Как интуитивно догадался я, в экипаже нас было четверо, хотя нас окружала непроницаемая темнота. Наконец, я обратился к рядом сидевшему компаньону, ибо тишина была невыносимой. Кем бы он ни был - другом или врагом - разговор все же лучше, чем это долгое молчание. "Как долго мы будем находиться в экипаже? "

Он не ответил.

Через некоторое время я снова спросил:

"Приятель, Вы можете мне сказать, как долго будет длиться наше путешествие? Когда мы достигнем места назначения?"

Одно молчание.

Вытянув руку, я рискнул прикоснуться к моему приятелю и обнаружил, что он был туго привязан к сиденью и задней части кабины. Кожаные ремешки прочно удерживали его в положении, и так как я размышлял о тайне, то подумал себе, что если буду их тревожить, то они без всякого колебания свяжут и меня так же уверенно. Однако оказалось, что мои надсмотрщики не следили за мной, и, тем не менее, я почувствовал, что они были уверены в моей неспособности сбежать. Если этот человек на скамейке был заключенный, то почему он так сдержан? Почему он не ответил на мои вопросы? Я пришел к выводу, что его рот был закрыт. Затем я решил определить, так ли это. Все с большей силой я стал осознавать, что мне было предназначено ужасное наказание, и я наполовину надеялся, что смогу получить от моего партнера по плену какую-нибудь информацию в отношении нашего пути назначения. Осторожно проведя вдоль его шеи и под подбородком, я собирался вытянуть кляп из его рта, когда по моему телу пробежали мурашки, так как я соприкоснулся с холодным застывшим телом. Человек был мертв и закоченел.

Судорога прошла по моим нервам. Я начал испытывать последствия тяжелого ментального напряжения, отчасти вызванного заключением и усиленного предыдущим преследованием, а отчасти и таинственностью речи, с которой ко мне обратились. Выражение "сейчас Вы отправитесь в долину смерти и познаете таинства жизни" непрерывно вертелось в моей голове, и даже тогда я сидел на той же стороне что и труп. После этого открытия я пребывал некоторое время в полуоцепенении и состоянии глубокого уныния. Как долго, не могу сказать. Затем я испытал необъяснимую перемену, такую, что мое воображение было подобно воображению осужденного человека без надежды на отмену приговора, и я стал равнодушен, как человек, который может смириться со своей судьбой. Я стал стоически ее ждать. Возможно, прошли мгновения или часы, и вскоре безразличие уступило место возрождающемуся любопытству. Я осознал, что могу умереть лишь один раз, и хладнокровно и самодовольно сменил тему размышления, думая о своей возможной участи. Как только я взглянул на мертвого человека, на таинственных агентов всемогущего суда, я изумился тому умственному состоянию, которое, в конечном счете, позволило мне находиться в спокойном положении и беззаботно дремать. Тем не менее, поступил я так после некоторого периода, продолжительность которого не в состоянии определить. Я проснулся, и вскоре после этого экипаж остановился, наши лошади спешились, после чего наша поездка возобновилась. Наконец я снова уснул, вытянувшись в углу. Внезапно меня сильно потрясли, разбудив от дремоты, и скомандовали выходить. Это было утром на рассвете, и прежде чем я успел осознать, что происходит, мои пленители перевели меня в другой экипаж, а мертвый человек был грубо затолкнут и усажен на моей стороне. Мои компаньоны говорили с ним, как будто он был жив. В самом деле, если оглянуться назад на все эти маневры, понимаешь, что по всей очевидности я был один в группе похищенных, а наши действия фактически сводились к тому, чтобы склонить стороннего наблюдателя к мысли, что мертвый человек был упрямым арестованным, а я сам был одним из его официальных охранников. Возницы экипажей не обращали на нас внимания. Они сидели и, определенно, никто из них не интересовался нашим перемещением. Второй экипаж, как и предыдущий, был надежно закрыт, и наше путешествие продолжилось. Темнота была как в башне. Это могло длиться несколько дней, я ничего не могу сказать о прошедшем времени. Мы ехали все дальше и дальше. При случае мне давали еду и питье, но мои захватчики держали свой курс. Наконец, меня забрали с коляски и препроводили в блокгауз.

Меня быстро и в тайне переместили за сотню и больше миль, возможно, в другой штат, и все следы нашего путешествия были эффективно потеряны для преследователей. Я был в руках людей, которые полностью исполняли указания своих вышестоящих правителей, которых они никогда не видели и, вероятно, не знали. Мне не нужно было долго размышлять, чтобы осознать, что я нарушил самое священное обязательство, самовольно прибегнув к хитрости, и теперь я был беспомощен перед ними. Я хорошо знал, что сам привлек наказание, каким бы оно ни было, и не мог предотвратить его исполнение. Я понимал, что оно будет суровым, и смирился с тем, что оно не будет соответствовать обычному человеческому закону.

Разве я в тайне, находясь в моей маленькой комнате той мрачной каменной таверны, не нанёс на бумагу мистические предложения, которые никогда не выходили из-под пера и были неизвестны, за исключением тех людей, которые были посвящены в них? Разве я раньше, прежде чем эти слова были предназначены мне для хранения, в самой суровой манере не поклялся их не нарушать и держать в тайне? И разве я не нарушил самовольно эту священную клятву и предал гласности эти скрытые выражения? Моим участием на правах брата в этой организации было хранить собственность, не принадлежащую ни одному человеку, и передававшуюся от одного к другому сквозь века, сокровенно взлелеянную и доверительно защищенную людьми многих рас. Она считалась доверием, почетным долгом, и ее никогда раньше не предавали. Моё преступление было глубоким и мрачным. "Будь что будет!"- рассудил я, размышляя над своим вероломством. "Я готов к приговору, моя участь заслужена, она не более, чем справедлива".

Слова обитателя экипажа снова и снова приходили мне на ум, и одно выражение постоянно кружилось в мозгу: "Вы испытаны, осуждены, а мы те, кто должен исполнить приговор наших судей". Эти слова я не мог забыть.

Черное спокойствие моей одинокой тюремной клетки билось во мне, я мог чувствовать отсутствие звука, я ощущал унылую тягость пустоты. В своем одиночестве и отчаянии я с болью возопил к невидимому судье: "Я готов к приговору, будь это смерть или пожизненное заключение". Дальнейшие слова обитателя коляски пришли мне в голову: "Сейчас Вы отправитесь в долину тени смерти и познаете тайны жизни".

Затем я уснул, чтобы проснуться и снова заснуть. Я не замечал времени. Могли пройти дни или недели, я не мог определить. Слуга приходил с интервалами, чтобы обслужить мои потребности, всегда в плотно закрывающей лицо маске, постоянно молчалив. То, что я не был совершенно отделен от человечества, я все же с уверенностью чувствовал, и случайные звуки извне были слышны. Однажды я решил громко закричать, надеясь привлечь внимание, но люди, которые, как я был уверен, слышали меня, не обратили внимания на мой одиночный крик. Наконец, одной ночью, моя дверь резко открылась, и в нее вошли три человека.

"Не бойтесь - сказал говорящий,- мы намерены Вас защищать, держитесь уверенно, и скоро Вы будете свободным человеком".

Я молчаливо согласился сопровождать их, ибо отказываться было бессмысленно. Меня привели к лодке, в которой лежал труп - тот, с которым, как я предположил, я путешествовал. Усевшись, мы тихо отплыли на середину реки. Наш курс пролегал диагональю от берега, мертвого человека выбросили за борт, затем наша лодка повернула к безлюдному берегу.

Затолкнув меня в экипаж, который при нашем возвращении уже нас ждал, мои пленители подали сигнал, и меня увезли во тьму, такую же безмолвную, как и прежде. Наша поездка продолжилась, я думаю, не полные два дня. Снова меня поселили в другой бревенчатый домик, в котором была только одна дверь и не было окон. Мои сопровождающие были в масках, никто из них не разговаривал со мной, когда день за днем они обеспечивали мои нужды. Они не сообщали мне ни малейшей информации по любому вопросу, пока я не оставил, наконец, все надежды обрести когда-нибудь свободу.