| Этидорпа |
 |
Интерлюдия Глава 43 Последняя борьба
"Завтра вечером, - сказал он - я вернусь в девять часов. За это время, если Вы всё ещё сомневаетесь в любой из частей моей истории или хотите дополнительную информацию по любому вопросу, связанную с моим путешествием, я буду подготовлен к тому, чтобы ответить на Ваши вопросы. Однако это будет Вашей последней возможностью, поэтому предлагаю Вам сделать замечания по всем вопросам, которые Вы хотите обсудить". Затем в своей обычной уравновешенной и восхитительно вежливой манере он раскланялся и ушёл. Следующий день я провёл, просматривая наиболее сомнительные особенности его истории и вспоминая некоторые сделанные утверждения. Помня об унижении, которое я испытал при своих предыдущих попытках его опровергнуть, я решил отобрать такие темы, которые казались для объяснения наиболее трудными, и с азартом атаковать старика. Признаюсь, что, несмотря на несколько моих неудач и его успешные и постоянно проливающие свет объяснения в отношении произошедших с ним событий, предвосхитившие многие сомнения, приходившие мне на ум, недобрые предчувствия в отношении достоверности истории всё ещё владели мной. Если эти выдающиеся эпизоды были правдой, то могла бы быть такая вещь, как выдумка? А если не всё правда, то где же заканчивается действительность и начинается фантазия? В этой связи я посвятил следующий день размышлениям над моим планом нападения, так как чувствовал, что меня вызвали на последнюю борьбу. Под конец следующего дня я почувствовал свою способность избавиться от него, и чтобы дальше испытывать его, я дважды закрыл дверь моей комнаты, когда наступила ночь - сначала на ключ, а затем на болт изнутри. Я решил снова заставить повиноваться его команде инертную материю, как он это делал при нашей первой встрече. Читатель помнит, что профессор Чиккеринг считал этот случай иллюзией, и признаться, время затуманило в моем уме яркость происшедшего. Так что я решил удостовериться в данном вопросе. Поэтому на следующий день около девяти часов я сел, уставившись на болт около двери, и решил не отвечать на его стук. Он не оставил мне шанса пренебречь ответом на его лёгкий стук. Когда часы пробили точно девять ударов, дверь бесшумно повернулась на петлях, волшебник вошёл, и дверь снова закрылась. Болт не двигался, а ручка не вращалась. Планка прошла через предохранительную защёлку и вернулась на своё место. Я вскочил с кресла и взволнованно и резко пронёсся мимо гостя. Я схватил ручку и изо всей силы дёрнул её. Тщетно: дверь была заперта, а болт завёрнут. Затем я повернулся к своему посетителю. Он спокойно уселся на своё привычное место, ему явно не удалось заметить моё замешательство, хотя, должно быть, он осознавал, что выдержал моё первое испытание. Это отчётливое поражение в самом начале нашего предполагаемого сражения произвело удручающее впечатление. Тем не менее, я сделал попытку уравновесить себя, и, усевшись напротив, посмотрел в лицо своему неприятелю. Спокойный, с достоинством, с бровью философа и самообладанием филантропа, совершенный тип джентльмена и культурного учёного, мой гость, настолько же безмятежный, насколько самодовольный, не будучи назойливым, оставался приглашённым участником моих удобств у камина или даже хозяином самим по себе. Он положил шляпу на стол, погладил свою прозрачную седую бороду и сказал: "Ну?" Я принял вызов, так как слово, на котором он сделал ударение, было вызовом, и набросился на него, в надежде поймать неподготовленным, резко сказав: "Я сомневаюсь в возможности существования большой пещеры, такой, как Вы описали. Сверхтяжёлая масса земли раздавила бы и сильнейший металл. Человеку не известен ни один материал, который смог бы выдержать давление, из которого был бы сделан свод такой величины, как Вы описываете. Материал не устоял бы, даже если бы крышу сделали из стали". "Не будьте так самоуверенны - ответил он, - На каком основании Вы делаете это утверждение?" "На основании здравого смысла в противоположность неразумной гипотезе. Должно быть, Вам известно, что есть предел силы всех вещей, и нет такого вещества, которое способно создать свод в тысячи миль, составляющего, по Вашему утверждению, диаметр крыши Вашего внутреннего моря". "А, - ответил он - так Вы снова разбиваете своей теорией мои факты. Ну, тогда позвольте мне задать Вам один вопрос". "Задавайте". "Вы когда-нибудь наблюдали пузырь, находящийся на пузыре?" "Да". "Вы когда-нибудь вставляли трубочку в ёмкость, частично заполненную мыльной водой, и, дуя в трубочку, наполняли ёмкость пузырями?" "Да". "Вы когда-нибудь измеряли силу растяжения материала, из которого Вы надували пузырь?" "Нет, ведь у мыльной воды нет ощутимой силы". "Тем не менее, Вы знаете, что пузырь, созданный из мыльной пены, имеет не только прочность, но и эластичность. Предположим, что полость энергии, плавающая в пространстве, должна быть покрыта на глубину толщины листа папиросной бумаги космической пылью. Удивило бы это Вас?" "Нет". "Предположим, что два таких глобуса энергии, покрытые пылью, должны сократиться или притянуться друг к другу. Вас это озадачило бы?" "Нет". На куске бумаге он нарисовал картинку, на которой одна линия заключалась другой, и заметил: "Карандашная пометка на этой бумаге пропорционально более толстая, чем слой земли, покрывающий земную пещеру, о которой я рассказывал. Даже если бы она была сделана из мыльной воды, она могла бы вращаться в пространстве и удерживать свой контур". "Но Земля есть глобус, - перебил я, - Вы ведь не имеете в виду круглый шар?" "Нет, он сплющен по полюсам". Он взял из кармана два тонких резиновых мячика, один чуть больше другого. Своим ножом разрезал больший мяч на две половины. Затем вставил в совершенно круглый шар одну из половинок, и стал держать эту конструкцию между газовым светом и стеной.
"Видите, разве тень не сплющена к полюсам, как ваша Земля?" "Да, но Земля не является тенью". "Не будем обсуждать этот вопрос сейчас - ответил он, а затем спросил: "Предположим, что такая составная скорлупа, как эта, вращалась бы в пространстве и непрерывно собирала пыль, большей частью с температурой Земли, формируя флюид (воду), разве эта пыль естественным образом не выталкивалась бы с полюсов?" "Да, согласно нашей теории". "Быть может, - сказал он – это соприкасающийся край невидимых сфер энергии, составляющей пузыри вашей Земли. Ведь планеты - это пузыри, покрытые водой и почвой в течение времени, когда пузырь энергии, являющийся настоящим скелетом глобуса, вращался в пространстве. Возможно, если бы Вы смогли достичь основы земной пыли, Вы бы обнаружили, что он не является совершенной сферой, а составным остовом, как два закрытых пузыря, или скорее как два складывающихся один в другой пузыри. Вы уверены, что мой гид не вёл меня через пространство между пузырями?"
Затем он продолжил: "Пусть Вас не шокирует то, что я буду говорить, потому что, будучи членом материалистического человечества, Вы, безусловно, будете считать меня нелогичным, когда я скажу, что материя, вещества, громоздкие материалы, насколько все они относимы к тяжёловесной части, не имеют прочности". "Что? Не имеют прочности?" "Вообще не имеют никакой" Я взял кочергу. "Это что, не материя?" "Материя". "Я же не могу сломать её". "Не можете". "Она не имеет прочности?" "Сейчас ограничимся обсуждением кочерги. Мы рассмотрим следующее - Вас. Вы не можете её сломать". "Я могу сломать этот карандаш, хотя..." - и я хрустнул им перед его лицом. "Да". Я с надменностью надул губы. "Вы заходите в споре слишком далеко". "Почему?" "Я могу сломать карандаш и не могу сломать кочергу. Если бы эти материалы не имели разные силы прочности, они бы не отличались. Не будь у меня силы, я бы ни один из них не разломал". "Вы готовы к тому, чтобы слушать?" - отозвался он. "Да, только не выводите меня из терпения". "Я же не сказал, что комбинация, которую Вы называете кочергой, не имеет прочности, так же как и не утверждал, что Вы не можете сломать карандаш". "Отличие без различия. Вы играете словами". "Я сказал, что материя, её тяжёловесная часть, не имеет прочности". "А я говорю по-другому". Он погрузил конец кочерги в огонь, а затем вытащил его красным. "Он такой же крепкий, как и раньше?" "Нет". "Раскалите его до белизны - и он станет пластичным". "Да". "Нагрейте ещё больше - и он превратится в жидкость". "Да". "Есть ли прочность у железной жидкости?" "Очень маленькая, если вообще есть". "И всё же это материя?" "Да". "Этот материал - железо или он энергия, называемая жаром, которая определяет прочность металла? Мне кажется, что будь я на Вашем месте, я бы теперь спорил о том, что отсутствие тепла устанавливает прочность" - саркастически продолжил он. "Дальше". "Охладите эту раскалённую до красна кочергу, положив её в холодную воду - и она станет очень тяжёлой и ломкой". "Да". "Охлаждайте её медленно - и она будет сравнительно мягкой и пластичной". "Да". "Ведь материал тот же, не так ли?" "Продолжайте". "Какая же прочность у каменного угля?" "Вряд ли какая-нибудь есть". "Кристаллизуйте его - и получите алмаз". "Я не говорил об алмазе". "О! А разве в каждом веществе не представлено равное количество одного и того же материала - в зерне алмаза и зерне угля? Что есть такое в настоящем зерне алмаза, чего нет в зерне угля?" "Продолжайте". "Ответьте на мой вопрос". "Не могу". "Почему хрупкий холодный цинк под нагреванием становится сначала тягучим, а потом при увеличенной температуре снова хрупким? В каждом случае присутствует один и тот же материал". "Я не знаю. Но я знаю то, что я организованное существо и у моего тела есть прочность". Старик схватил тяжёлую железную кочергу двумя руками, и, резко поднявшись во весь рост, покрутил её вокруг своей головы, затем этаким угрожающим движением, что я отпрянул назад в своё кресло и тревожно вскрикнул, замахнулся. Казалось, что он собрался изо всей силы ударить меня по беззащитной голове. "Бог мой, - воскликнул я - что я такого сделал, что Вы хотите меня убить?" Он опустил оружие и спокойно сказал: "Предположим, что я разбил Ваш череп, где тогда была бы Ваша хвалёная прочность?" Я не отзывался, так как до сих пор ещё не справился с умственным потрясением. "Смогли бы Вы в таком случае разломить карандаш? Смогли бы Вы сломать тростник? Смогли бы Вы даже сдуть пух с цветка чертополоха?" "Нет". "Стало бы Ваше тело невредимым?" "Нет". "Послушайте, - сказал он - у материи нет прочности, она подчиняется духу, а дух доминирует над всеми материальными предметами. В определённой форме энергия удерживает вместе частицы материи, а в другой форме энергия их ослабляет. Именно эта неощутимая сила придаёт веществам прочность, а не весомая часть материального мира. Раздробленный гранит всё ещё является гранитом, но он лишён жёсткости. Мёртвые создания всё ещё являются органическими структурами, но без прочности или движения. Дух, который проникает во всё материальное, придаёт ему форму и существование. Уберите с вашей земли её жизненный дух, энергию, что подчиняет материю - и Ваши, так называемые, алмазные скалы разрушились бы и рассыпались как пыль в пространственные пустоты. Ваш, так называемый, жёсткий глобус, скорлупа космической пыли, растворился бы и исчез, и как брызги лопнувшего пузыря, его громоздкая сторона исчезла бы в глубинах силы". Я сидел не двигаясь. "Послушайте, - повторил он, - Вы позорите Ваш собственный здравый смысл, когда ставите мёртвую материю выше духа материи. В своих непрекращающихся трансмиграциях атомы приходят и уходят, миры движутся, вселенные вращаются не потому, что они являются материальными телами, а потому, что в качестве точек материи в потоке силы они подчиняются духу, который в состоянии вычеркнуть солнце или растворить Землю так же легко, как рассоединить два атома. Материя есть иллюзия, а дух - реальность". Я чувствовал, что он успокоил меня против моей воли, и хотя я не мог опровергнуть его утверждения, я решил изучить как следует на досуге эту тему. "Как Вам будет угодно, - вошёл он в мои размышления - но поскольку Вы столь решительны, то Вам лучше читать книги, написанные теми, кто знает, о чём пишет, и кто не обязан теоретизировать над умозрительными заключениями в отношении внутриструктурного слоя Земли". "Но где же я найду такие труды? Я не знаю ни одного". "В таком случае, - сказал он - вероятно, было бы лучше прекратить сомневаться в словах того, кто достиг знания, чтобы написать такую книгу, и кто не намерен вводить Вас в заблуждение". "Возникают ещё другие вопросы" - сказал я. "Ну?" "Я полагаю, что рассказ об опьяняющем напитке подземного гриба- фунгу выходит за грань действительности". "В каком смысле?" "Совершенная потеря самого себя, произошедшая немедленно, за один миг, после проглатывания сока плода фунгу так, что Вы не могли отличить вашего гида от фантома, внезапно появившегося, невероятна. Элемент времени есть движущийся фактор нервных впечатлений"*
"Вы изучили все возможные анестетики? " - спросил он. "Конечно же нет". "Или все возможные наркотики?" "Нет". "Сколько потребуется времени для чистой синильной кислоты, чтобы произвести физиологическое действие?" "Не знаю". Он проигнорировал мой ответ и продолжил:"Поскольку существует относительная разница между временем, необходимым для эфира и хлороформа для создания нечувствительности, и действиями и последующими эффектами всех известных анестетиков, наркотиков, и алкогольных напитков, то я считаю, что Вы чересчур критичны. Некоторые нервные возбуждающие вещества, известные Вам, действуют медленно, другие быстро, почему же некоторые другие не могут действовать ещё более молниеносно? Если в Вашем утверждении Вы можете опираться хоть на какой-нибудь базис, то я с радостью выслушаю Ваши сомнения, но я не принимаю такие заявления, которые Вы высказали, и не буду утруждать себя спорами по обоим положениям". Я снова становился раздражённым, ибо не был удовлетворён манерой, с которой он отстаивает свою часть спора, и естественно, как в случае проигравшей стороны, я приходил в ярость от моего непобедимого противника. "Ладно, - сказал я - я критикую Вашу доверчивость. Пьяницы из пещеры были за гранью всего мыслимого. Я не могу себе представить такие ненормальные создания даже в фантазиях. Если бы я пережил Ваш опыт, то ни на миг не предположил, что такие фантастические формы могли бы оказаться чем-то больше, чем сон или следствием галлюцинации, хотя, вне всякого сомнения, Вы считали их настоящими". "Определённо, Вы в неудобном положении от предметов, на которые сетуете, когда прибегаете к критике возможностей разума под воздействием более мощного опьяняющего напитка, чем те, что известны на земной поверхности - заметил он, - Тем не менее, я докажу Вам, что природа создаёт животные формы более фантастические, чем я видел, и даже эти формы не были преувеличены". Не обращая внимания на его замечание, я перебил его речь, решив высказать свою: "Кроме того, я сомневаюсь в существовании того грубого персонажа, которого Вы обрисовали в качестве своего спутника. Вы хотите заставить меня поверить, такое существо живёт вне всякого мыслетворчества?" "Вы хорошо потрудились, - отозвался он - чтобы поочередно задать эти два вопроса, ибо позволяете мне сразу же на них ответить. Слушайте же: из всех животных обезьяна как будто по форме является более близкой человеку. Сиамский гиббон Азии, лысоголовый саки Южной Америки со своим отростком хвоста - они самые ближайшие. Из этих типов у нас получаются большие ответвления, как странник из Индии с усатым лицом, чёрная макака острова Селебес со своим волосяным хохолком и безволосым хвостовым отростком, паутиновая обезьяна без большого пальца из Южной Америки. Между этими видами, существующими среди обезьян, есть все оттенки радуги, в почти каждом мыслимом очертании конечностей и фигуры и в цвете их лиц и тел. Некоторые белки прыгают, а затем плывут по воздуху. Муравьи вообще не имеют зубов, в то время как медведь гризли может своими коренными зубами сокрушить оружейную бочку. Утконос Южной Австралии имеет тело крота, хвост енота, плоский клюв утки, плавник морского котика в сочетании с лапами крысы. Он, как и птицы, откладывает яйца, но кормит, как другие млекопитающие, своих детей грудью. У сумчатой крысы имеется хватательный хвост, как у некоторых обезьян, в добавление к живому мешку или карману, в котором самка носит своего крошечного малыша. Потомство вида древесной лягушки дышит через специальный орган своего хвоста. Детёныши большой южноамериканской жабы зарываются под кожу матери, а другой их вид с Чили при рождении заползает в глотку лягушки-отца, и под низом челюсти у отверстия фальшивой мембраны, покрывающей всё брюшко, и находится там в безопасности. Три разновидности лягушек и жаб вообще не имеют языка, в то время как у всех остальных язык прикреплён верхней частью к концу рта и свободен за его пределами. Ординарная лягушка-бык имеет бросающиеся в глаза большие лапы, а её родственница, так же, как и остальные, имеет голову, напоминающую лягушачью, но ни хвост, ни лапы не напоминают лягушку, а тело растягивается, как будто это червяк. Длинные худые пальцы летучей мыши соединены мембраной, которая способствует тому, что она летает, как птица, хотя в противоположность этому пальцы крота, её близкого родственника, короткие и небольшие, но массивные по сравнению со своим скелетом. Первая летает по воздуху, а последний - роется (почти летает) сквозь землю. Большой муравьед имеет искривлённую голову, которая втянута в тонкую сопатку, он не имеет зубов, у него тонкий и длинный язык, большой пушистый хвост, а клешни, которые не дают этому созданию зарываться в землю или взбираться на деревья, восхитительно адаптированы для того, чтобы разрывать на кусочки муравьиные кучи. Его близкие родственники - броненосец и трёхпоясный шаровой броненосец - имеют круглые тела, покрытые костистыми пластинами, и короткий, роговой и кривой хвост. А другой его родственник - длиннохвостый ящер - имеет хвост, как у аллигатора, который вместе с телом покрыт роговыми, покрывающими друг друга чешуями. У кита Гренландии огромная голова, занимающая более трети его длины, у него нет зубов, а глотка не намного больше, чем у рыбной присоски. Золотой крот имеет настолько симметричное тело, что если бы не рыло, то расположение его головы было бы трудно определить без близкого рассмотрения, а лапы его настолько коротки, что если бы не было мощных когтей, то их вообще нельзя было бы заметить. У единорога прямой скрученный бивень, а..." "Постойте, постойте, - перебил я - Вы полагаете, что меня интересуют эти хорошо известные контрасты в структуре животных?" "А разве Вы не подвергали сомнению возможность описания, которое я дал, уродливых пьяниц и формы моего подземного гида?" - резко ответил мой гость. "Да, но я говорил о людях, а не о животных". "Человек есть животное, а различие между всевозможными видами животных гораздо большее, чтобы это описать, чем между моим спутником и человеком земной поверхности. Кроме того, если бы Вы дали мне продолжить описание животной жизни под поверхностью земли, то я показал бы Вам, что у моего гида имеются их атрибуты. Из всех указанных созданий только у крота подземное происхождение. Он, подобно моему гиду, не имеет глаз". "Продолжайте, - сказал я - мне бесполезно сопротивляться, хотя..." "Хотя что?" "И всё-таки у меня есть другие темы для обсуждения". "Назовите". "Мне не нравится способ, которым Вы постоянно критикуете науку, особенно в отношении ответственности того сумасшедшего анатома*
Мне кажется, это был маньяк, хоть и одарённый, но сумасшедший, и науке не повезло в том, что такой кошмар отяготил её". "Верно, и, тем не менее, через труд таких, на первый взгляд кажущихся бессердечными, созданий наука сильно продвигается. Если бы не было исследователей, кто перешагивает за пределы установленных методов, и таким образом подвергает критике своих предшественников, то наука ослабла бы и дезинтегрировалась. К тому же, почему науку нельзя судить по правилам, которые она применяет к остальным?" "Что Вы имеете ввиду?" "Кто больше материалиста науки чувствует себя свободным критиковать религию?" "Но человек религии не жесток". "Разве Вы не читали историю? Разве Вы не содрогались от преступлений, совершённых от имени человеческих религий?" "Да, но эти жестокости были совершены обманутыми людьми под маской церкви или фальшивой религии во времена тёмных эпох. Порицайте не религию, а людей, которые злоупотребляют ею". "Да, - добавил он - Вы правы, это были фанатики, сумасшедшие существа. Даже их сообщества, неистово бешенные. Своими ошибками полоумные вожди могут затуманить умы людей, тем самым став вождями полоумных народов. Нет, не один научный энтузиаст, как я описал, пытающий несчастного ребёнка в одиночестве своего дома, а целые нации занимаются сжиганием, пытками, разрушением и грабежами. Но это не относится к нашему предмету. Я напоминаю, остерегайтесь науки человеческой биологии. Человек, который вступает на поле, не может предвидеть конца. Человек, изучающий науку жизни и записывающий свои эксперименты, не может знать о крайностях, к которым может прийти фанатичный последователь, несущий мысленный ток своего лидера. Я не преувеличил урок. Между прочим, нынешняя наука в действительности пытает, калечит и разрушает человечество. Действие разрушения перешло от варваров и религиозных фанатиков к следующим за ними ревнителям науки". "Нет, послушайте же, нет". "Кто создал паровую машину? Кто развивает улучшенные механизмы? Кто создаёт улучшенную артиллерию и взрывчатые вещества? Учёные". Он заколебался. "Продолжайте". "Подсчитайте разрушенное и разграбленное за каждый год, добавьте сюда страдания и горе, которые получаются в результате взрывов, несчастных случаев, катастроф, которые происходят вследствие научных усовершенствований - и будет аналогия тёмным векам. Прибавьте к уже имеющемуся ужасное разрушение, которое происходит при войне среди научных народов - и будет видно, что научный энтузиаст настоящего времени занял место обманутого фанатика прошлого. Будем же справедливы. Поставьте на чашу весов добро, которое сделала религия, а на чашу весов науки то добро, которое сделала она, и Вы не ошибётесь - обе они оставляют за собой атмосферу, насыщенную страданиями, дорогу, убелённую костями человечества. Ни молодые ни старые не знали пощады и, насколько это касается страждущих, не имеет значения - замучен ли был человек от пыток инквизиции, или убит от шпаги предателя. Он содрогается в агонии от ожога паром или калечится от взрыва нитроглицерина". Он снова заколебался. "Продолжайте". "Одной из серьёзных бед науки, которую почти избежала религия, является снабжение мысленной пищей фанатиков. И этого наука не может избежать". "Поясните". "Кто же даёт безбожнику в руки основание для того, чтобы нападать на сокровенные учения? Кто невольно подвергает пыткам животных и считает, что биологические эксперименты именем науки, проводимые перед культурными людьми, являются законными: такие, как анатомирование живых созданий?" "Довольно, хватит, - закричал я, подумав о его сумасшедшем анатоме, и, закрыв лицо руками, сказал - Вы заставляете стынуть кровь в моих жилах". "Да, - саркастически добавил он - сейчас Вы содрогаетесь и подвергаете критике моё истинное исследование, а завтра Вы забудете урок. И, возможно, на обеде будете наслаждаться блюдом из телятины - излюбленной едой матерей, являющейся ближайшей к плоти младенцев". Затем его манера переменилась, и своим привычным мягким и приятным тоном он сказал: "Поймите по-доброму то, что я сказал. Я хочу лишь побудить Вашу религиозную часть в Вас проявить больше милосердия к Вашему научному "Я" и наоборот. Наука и религия обе трудятся во имя добра человека, хотя люди им и преданы. Из-за человеческих ошибок они причиняют страдания, лишения и печали другим. Ни одна не может заменить другую, каждая обязана оказывать помощь и проявлять милосердие к недостаткам другим. Они не противники, а сотрудники на едином поле, обе должны выдерживать критику взаимных неприятелей и обе имеют причину опасаться зла фанатизма в своих собственных рядах больше, чем нападок оппонентов извне. Пусть же религиозный энтузиаст проявит заботу. Его пылающие искренние слова могут побудить полоумного отца убить невинную семью, и всё же не по вине религии совершается преступление. Пусть же ревностный учёный подумает, он собирает горючее, посредством которого неуравновешенные умы или извращённые характеры стремятся сжечь и разрушить надежды, которые служили устремлением души человечества. Нельзя обвинять чистую религию и истинную науку из-за поступков их ревностных последователей, хотя каждая должна разделять ответственность своих посредников". "Не будем дальше обсуждать тему - сказал я, - Это не приемлемо". Затем я продолжил: "Мне совсем не ясна идея вечности без времени, хотя я и улавливаю несовершенную концепцию современных доводов. Вы хотите сказать, что, когда душа покидает тело, земная жизнь человека, в котором душа доминировала, выбрасывается из него, подобно щелчку плети, и что в точке между жизнью и смертью может быть сосредоточено последующее бытие смертного человека? " "Я просто привожу слова моего гида, - ответил он - но Вы выразили об этом идею, насколько допускает Ваш человеческий язык. Такое понимание вечности более рационально для того, кто, подобно мне, прожил мгновение, которое покрывало - насколько это касается сознания - миллионы лет времени, чем попытка вместить концепцию вечности без начала и конца, основываясь на доводах об условиях, которые управляют материальными веществами, насколько они известны человеку. У Вас есть зародыш идеи, который может просто быть мыслью для размышлений, и на досуге Вы можете изучить проблему. Но я всё же предупреждаю Вас: не пытайтесь понять идею вечности, бросаясь в представление о времени, как его принимают люди, ибо само слово "время" - как оно определяется людьми - требует существования представления о термине вечности." Затем, как это я часто делал раньше, к своей невыгоде я неосторожно дал ему возможность углубиться в данную тему. Я решил не задавать вопросов, касающихся ответов на мою критику, ибо, когда бы я так не поступил, результат был для меня катастрофическим. На этот раз я сказал с неохотой: "Почему Вы говорите, что наш язык не допускает более чётких определений, чем те, которые Вы даёте?" "Потому, что Ваше образование не позволяет Вам мыслить вне слов, Вы связаны словами". "Вы изумляете меня, делая такое высокомерное заявление. Вы имеете в виду то, что я не могу мыслить без использования слов?" "Да. Каждая мысль, которую Вы допускаете, ограничена. Вы самонадеянно пытаетесь отбросить вперёд мысленную линию, и всё-таки отступаете и окружаете её словами, которые Вам были вручены в прошлом, и, сражаясь, как можете, Вы не в состоянии освободиться от мёртвого бремени. Попробуйте произвести идею - и увидите, сможете ли убежать от Вашего учителя-слова". "Продолжайте, я слушаю". "Люди науки мыслят на научном языке. Люди поэзии мыслят на языке поэзии. Все образованные люди применяют слова при мышлении над своими предметами, слова, пришедшие к ним из прошлого, которые порабощают их разум. Именно поэтому новеллист не может создать фантазию менее реальную, чем действительность, учёные не могут начать с внешней стороны и выстроить теорию за пределами понятных феноменов. В каждом случае фундаментом мысли является слово, которое изначально несёт сознанию значение, пришедшее из прошлого. Каждое ветвление мысли является отпрыском слов, выражающих идеи и идеями управляющих. Да, создаёт идеи, даже доминируя над разумом. Люди говорят об идеях, когда они намерены их отнести к изображению в уме, но в действительности у них нет понятия вне словесных предложений, которые они вновь неосознанно формулируют. Определите правильно название идеи - и будет очевидно, что идея является предложением, а если предложение сделано из слов, которые уже созданы, то новой идеи быть не может, ибо каждое слово имеет фиксированное значение. Поэтому, когда люди думают, они лишь переоформляют слова, несущие с собой сети идей, и таким образом, они подчёркивают их некоторые установленные значения. Каким образом настолько ограниченные люди могут построить новую идею или научить новой науке?" "Создаются же новые слова". "Язык прогрессирует медленно, но ни одно новое слово само по себе не добавляется к языку, оно присоединено к мысленным целям, которые предшествуют. Чтобы создать слово, как правило, применяются корни, которые установлены в философии, так же, как они являются строительными материалами в архитектуре. Когда к языку притягивается новый звук, его намерение должно быть представлено словами уже известными, после чего он передаёт значение, извлечённое из прошлого, и становится частью уже сконструированных мысленных предложений, как это делается в разговорном языке. Поэтому язык развивался медленно и болезненно, и всё ещё расширяется, но пока что новые впечатления могут быть почувствованы образованным человеком, сформулированное чувство нераздельно от хорошо известных выживших слов". "Некоторые люди немые". "Да, и всё же они облекают умственные впечатления по-своему в невысказанные слова, в противном случае они были бы ненамного развитее животных. Поместите необразованного человека в помещение со сложным инструментом, и хотя он может понимать его назначение, он не сможет к этому пониманию прийти до тех пор, пока не оформит чувство-впечатление в то, что для него представляется последовательностью ментальных слов". "Но он может думать об этом". "Нет. До тех пор, пока он не выстроит по-своему в слова-значения предыдущие впечатления, он вообще не сможет мыслить. Слова, высказанные или невысказанные, лежат за всеми идеями. Если Вы считаете, что я ошибаюсь, попытайтесь думать о любом предмете вне слов". Я сел на некоторое время и попробовал мысленно выполнить эту задачу и покачал головой. "Тогда, - сказал старик - как я могу использовать слова с установившимися значениями, чтобы донести до Ваших ощущений совершенно новую идею? Если я буду использовать новые звуки, произнеся их вместе, то они для Вас не будут словами и значения выражать не будут. Если же я буду применять знакомые слова, то они дойдут как вперёд, так и назад. Поэтому можно наставить Вас посредством трудоёмкого периода рассуждений, касающихся проявлений, которые связаны с феноменами, уже понятыми Вами, ибо Ваш словесный язык может высунуться, так сказать, из родительского стебелька, и, таким образом, будет в состоянии следовать расходящимся ветвям. В случае явления, существующего пока только на других планах, или отделённого от любого известного материального явления или от известной силы, каковым может быть истинное понимание, окутывающее вечность слова там, где нет ни соединяющих материалов, ни сил, ни слов для объединения внешнего с внутренним, известного с неизвестным? Как я могу сказать Вам больше, чем уже сказал? Вы ограничены словами". "Несмотря на это, я всё ещё верю, что могу мыслить вне слов". "Ну, вероятно, после того, как Вас снова и снова постигнут неудачи в Ваших попытках достичь этого, Вы оцените, что истина есть истина, уничтожающая, как это может случиться для признания действительности". "Австралийские аборигены едва ли имеют язык слов" - заявил я, с неохотой оставляя свои доводы. "Если пожелаете, можете углубиться дальше, назад к примитивному человеку, человеку вообще без языка, с ограниченными представлениями, как у животных, и, всё-таки, в отношении цивилизованного человека Вы не укрепили свои доводы. Но я вижу, что Вы устали". "Да, устал в попытках противостоять Вашим заявлениям. Вы неизменно ведёте меня в сферы предположений, а затем ставите в положение защищающегося тем, что просите меня доказать мои теории, либо с очевидной искренностью Вы выдвигаете неразумные гипотезы, и тогда, прежде чем я осознаю Ваше намерение, Вы принуждаете меня согласиться, потому что я не могу найти фактов опровергнуть Вас. Во всех случаях Вы очень искусно возлагаете на меня тяжесть доказательства, потому что при любых физических сравнениях, которые я не в состоянии привести, я должен доказывать фальшивость Ваших метафизических утверждений, либо посредством абстрактных рассуждений опровергать Ваши заявления, которые Вы называете фактами". "Вы раздражительны и истощены, иначе Вы бы воспринимали то, что я в основном позволял Вам для выхода, и более чем однажды пытался разубедить Вас. Кроме того, разве я несколько раз в прошлом не приводил опытных доказательств, чтобы рассеять Ваше неверие? Разве я был невежливым?" "Да, я с неохотой допускаю, да". Затем я решился на то, чтобы имитировать его искусные методы, и поставить его в положение обороняющегося, как это часто он проделывал со мной. В конце концов, мне стал знаком процесс его отстаивания аргументов, ибо вместо того, чтобы непосредственно перейти к предмету, он неизменно шёл окольным путём к обсуждаемому вопросу. Прежде, чем достичь точки обсуждения, он стремился склонить меня на свою сторону или поставить в положение защищающегося. Поэтому с тайным намерением я начал: "Я считаю, что трение является единственным способом производства тепла". "Да". "Мне говорили, что североамериканские индейцы производят огонь посредством трения двух кусочков сухого дерева". "Верно". "Я понял, что свет падающей звезды получается в результате нагревания от трения, создавая воспламенение частиц". "Отчасти" - ответил он. "Когда метеорный фрагмент космической пыли ударяется о воздух, то трение, возникающее от его скорости, раскаляет его до красноты, волнует его поверхность, или сжигает дотла даже самую поверхность свою". "Да". "Я видел шпиндель колеса, обожжённого от трения". "Да". "Я быстро протянул провод сквозь носовой платок, плотно сжав его руками, - и провод от этого значительно нагрелся". "Да". Я почувствовал, что поставил его на мою сторону, и приготовился к тому, чтобы заставить его опровергнуть возможность одного утверждения, которое он сделал в отношении своего путешествия. "Вы говорили, что перемещались на лодке по подземному озеру". "Да". "Быстрое движение создаёт трение, верно?" "И тепло?" "Да". "Почему же ваша лодка не нагрелась до красна? Ведь вы плыли со скоростью девятьсот миль в час" - воскликнул я возбуждённо. "По двум причинам, - тихо сказал он - две естественные причины предотвратили такую катастрофу". И снова, как прежде, он предупредил меня, сказав: "Хоть Вам и не следует стремиться к сверхъестественным посредникам в расчёте на любой жизненный феномен, потому что всё, что есть, является естественным, Вы не должны также ошибаться при изучении различий, которые создают многочисленные условия, порождающие уже известные следствия. Оккультизм естественен, ведь если есть оккультное явление, то оно должно управляться посредством закона природы. Мистерия не будет таинственной, если поднять покров невежества, окутывающего исследователя. То, что Вы сказали, истинно в отношении тепла, которое получается от трения. Но, во-первых, притяжение гравитации было незначительное там, где лодка, о которой Вы упоминаете, находилась на воде. Во-вторых, меняющаяся вода уносила тепло прочь так же быстро, как оно порождалось. Хотя верно, что артиллерийское ядро становится разогретым на своём пути по воздуху. Его поверхность холодная, когда оно сталкивается с массой воды, несмотря на то, что его большая скорость полностью преодолевается водой. Трение между водой и железом не нагревает железо, а наоборот. Вода, поверх быстроты реки, обладает практически температурой ниже быстрых движений, независимо от трения, которое происходит между этими точками. Допустим всё же, что тепло освободилось вследствие трения твёрдых материалов с водой, тем не менее отсюда ещё не следует, что это тепло заметно воздействует на твёрдое вещество. Вместе с лодкой каждая частица воды уносит тепло, каждая последующая порция воды принимает на себя тепло, освобождённое той частью, которая ей предшествовала. Таким образом, большая масса воды, по которой шла наша лодка, подчиняясь обычному закону, становилась слегка нагретой, но её воздействие на лодку было неощутимым. Ваше сравнение движения метеора с движением нашей лодки было неудачным. Мы двигались быстро, это правда, по сравнению с движением судов, известных Вам. Нельзя провести сравнение между скоростью лодки и скоростью метеора. Хотя мы и передвигались со скоростью многих миль в минуту, метеор движется во много раз быстрее, вероятно, много миль в секунду. И потом, Вы должны помнить, что сила гравитации была настолько незначительной в нашем положении, что..." "Хватит, - перебил я - пропустим этот вопрос. Мне кажется, что Вы вытягиваете знание из науки, чтобы поддержать свои доводы, какими бы иррациональными они ни были, а потом Вы насмехаетесь над этим же самым методом аргументирования, когда я к нему прибегаю". Он ответил на мою капризную жалобу с высочайшим уважением, обратив моё внимание на то, что мой собственный вынужденный аргумент привёл к ответу, и что он просто отзывался на мои нападки. Он сказал: "Если я ошибаюсь в моей философии, основанной на вашей научной мысли, то я прав в своих фактах, и научная мысль в таком случае ошибочна, ибо факты перевешивают теорию. Я прошу Вас лишь оказать мне внимание, чего и заслуживают мои доводы. Я искренен и намерен служить Вашим интересам. Если Ваше исследование должно впоследствии привести к убеждению, что я заблуждаюсь, то в нашей последней беседе Вы сможете рассчитывать на моё большое внимание. Прошу Вас, будьте же более милосердны". Затем он добавил: "Хотите ли Вы обсуждать любой другой предмет?" "Да, - ответил я, и во мне снова поднялась воинственность - да. Одна из поистине поучительных особенностей Вашего повествования состоит в том разумном спутнике". Я сделал ударение на слове "спутник" и скривил губы с сарказмом: "Продолжайте же". "Он действительно был удивительным существом, созданием без глаз. И, тем не менее, он владел зрением и способностью восприятия за пределами возможностей смертного человека. Создание, которое было заперто в земле, и всё же знающее земную поверхность лучше философа. Пещерный монстр, и всё же он обладал разумом мудреца. Он был научным экспертом, натуралистом, метафизическим собеседником, критиком религии и пророком. Он мог видеть в абсолютной темноте так же хорошо, как и при дневном свете, он мог вести лодку без компаса по бесследному морю и был в состоянии исполнять подвиги, которые посрамили бы Гулливера и барона Мюнхгаузена". В совершенном спокойствии мой пожилой гость слушал мои циничные, почти оскорбительные тирады. Он не пытался пресечь мои опрометчивые высказывания, а когда я закончил, он ответил на изысканном языке учёного господина: "Вы правильно говорите, строите слова надлежащим образом, так же как и правильно понимаете". Затем он в задумчивости продолжил, как бы говоря с самим собой: "Я был бы виноват и заслуживал порицание, если бы позволил бросить сомнения на такой ясный предмет или дискредитировать столь великодушного человека". Повернувшись ко мне, он продолжил: "Конечно же, я не намеревался ввести Вас в заблуждение или быть неправильно понятым, и мне приятно найти Вас столь искренним учёным". Затем в своей мягкой и приятной манере он начал свой подробный ответ, наполняя маслом воды моей беспокойной души. Его приятный мелодичный голос был так противоположен моему необдуманному разглагольствованию. Он начал со своего выразительного и часто повторяемого слова "слушайте": "Слушайте. Вы правы, для смертных мой спутник был удивительным существом. У него не было глаз, но как я сказал Вам раньше, а сейчас клянусь этим фактом, он, безусловно, не был незрячим. Вы не забыли, как давно я рассматривал феноменальный инстинкт подробным образом. Он предсказывал будущее посредством знания прошлого - в этом нет ничего удивительного. Разве гражданский инженер не может продолжить линию за пределы и предсказать, в какое место проекция этой линии упрётся? Разве он также не может высчитать следствие искривления, которое будет у этой линии? Почему бы существу, знакомому с линиями и кривыми путешествия человечества за прошедшие века, не быть в состоянии указать на пути, которые люди будут проходить в будущем? Конечно, он мог вести лодку по тому, что для меня было бездорожной ширью воды, но Вы ошибаетесь, утверждая, что я говорил, будто у него не было гида, даже если и не было компаса. Многие детали, относящиеся к этому путешествию, Вам не были объяснены. В действительности, я ознакомил Вас лишь с малой частью того, что испытал. Недалеко от поверхности земли мы проходили через каверны, заполненные ползающими рептилиями, а проходя через другие, мы были окружены летающими созданиями - ни птицами, ни зверями.
Мы шли через проходы жидкой грязи и лабиринты явно нескончаемых внутриземных структур. Развлекаться такими особенностями моего путешествия было бы непрактично. Время от времени я испытывал звуки такой мелодии, которую никогда раньше не слышал, как будто ангельские хоры пели мне в душу и внутри неё. Из пустого пространства вокруг меня, из ущелий за мной и подо мной, из глубин моего внутреннего духа исходили эти звуки в ясных и отчётливых тонах, но всё же неописуемых. Фантазировал ли я или это было реальностью? Не посмею сказать. Прекрасные цветы и структуры, великолепные насекомые, необъяснимые, они были вокруг меня.
Формы и фигуры, которые я не в состоянии даже рискнуть описать словами, то и дело кружившие, сопровождавшие и проходившие мимо меня. Картинные замыслы земных художников не дадут уму представления о формах, настолько странных и необычных, какими были эти сложные существа. Успокаивающим, вне всякого описания, было испытать неописуемые мелодии поэзии движения, звучащие в передвижениях прекрасных созданий, ещё не упомянутых мной. Не менее утешительным было переживание душевного облегчения, перенесённого посредством окружавших меня звуков, ибо музыканты не знают нот, столь сладостных и очаровательных. В боковых кавернах, к которым я был подведён, были такие комбинации звуков и сцен, в которых плавали мелодии и летающие фигуры переплетались и перемещались настолько близко, что чувства зрения и слуха сливались в одно чувство - новое, необычное, странное и невыразимое. Как аромат является комбинацией запаха и вкуса, и не является ни запахом, ни вкусом, так и эти сцены и звуки в сочетании не были ни звуками, ни сценами, но сложным ощущением, новым, изысканным. Иногда я упрашивал разрешить остановиться и остаться жить среди тех божественных очарований, но мой спутник тащил меня вперёд своей такой же крепкой рукой, как и тогда, когда он помогал мне пройти через каверны грязи, тины и пресмыкающихся рептилий. Однако вернёмся к теме. Что касается того, что мой спутник был пещерным монстром, то я не помню, чтобы называл его существом пещерного типа, а если я это забыл, то сожалею, что у меня короткая память. Говорил ли я, что он всегда был пещерным существом? Утверждал ли я, что он никогда не жил среди смертных верхней земли? Если так, то выходит, что я не помню нашей беседы по данному вопросу? Он, безусловно, был мудрецом знания, как Вы это осознали из моих слабых попыток объяснить природу феномена, который для Вас был неизвестен, и всё же Вы через меня постигли многое, главным образом, посредством его наставления. Как Вы заявляете, он был метафизиком, и Вы совершенно правы. Он был искренним, честным собеседником и учителем, совестливым исследователем. Ни единым словом он не дал мне почувствовать, что не уважает все религии, и не преклоняется перед Создателем Вселенной, наук и религий. Его манера держать себя была тактичной, его методы безошибочны, его любовь к природе глубока, его терпение неистощимо, его искренность неоспорима. Да, - сказал старик - Вы правы в своём восхищении этим любвеобильным персонажем. Когда Вам придётся встретить это существо, поскольку Вам уготована судьба, также когда-то уйти с поверхности Земли и оставить лишь Ваше имя в связи с этой историей, я сейчас знаю это, - Вы тогда, безусловно, ощутите ещё большую любовь и более глубокое уважение к тому, кто столь одарён и бескорыстен". "Старик, - крикнул я - Вы издеваетесь надо мной. Я сказал ради шутки, а Вы отвечаете буквально. Знайте, что у меня нет доверия к Вашим матросским сказкам, к истории Вашего Марко Поло". "А! Так Вы дискредитируете Марко Поло! И почему же Вы сомневаетесь?" "Потому что я никогда не видел такие явления и не был свидетелем таким случаев. Чтобы поверить, я должен увидеть". "Значит, Вы верите только в то, что видите?" - вопрошал он. "Да". "Тогда ответьте немедленно, - приказал он, и, как под действием магии, его манера говорить сменилась на манеру учителя - Вы когда-нибудь видели Гренландию?" "Нет". "Исландию?" "Нет". "Гейзер?" "Нет". "Кита?" "Францию?" "Нет". "Англию?" "Нет". "Моржа?" "Нет". "В таком случае, Вы не верите, что эти условия, страны, животные существуют?" "Конечно же, они существуют". "Почему?" "Другие же их видели". "А, - сказал он - в этом случае Вы желаете видоизменить Ваше утверждение: Вы верите только в то, что видели другие?" "За исключением одного человека" - упорствовал я. Вскоре он продолжил, как бы не заметив моего личного намёка: "Вы когда-нибудь видели своё сердце?" Я заколебался. "Отвечайте" - скомандовал он. "Нет". "А желудок?" "Нет". "А желудок любого из Ваших друзей Вы видели?" "Нет". "Затылок Вашей головы?" Я становился раздражённым и не отвечал. "Ответьте" - снова приказал он. "Я видел его отражение на стекле". "А я говорю, нет, - ответил он - Вы не видели". "Вы нахальны" - возразил я. "Вообще нет, - ответил он с чувством юмора - как же легко совершить ошибку. Смею сказать, что Вы вообще никогда не видели отражение затылка Вашей головы". "Ваша самонадеянность меня поражает". "Я оставляю её Вам". Он взял стакан со стола и стал держать его позади моей головы. "А теперь Вы видите отражение?" "Нет, стакан ведь позади меня". "О да, и поэтому это затылок Вашей головы". "Послушайте, - сказал я, указывая на большое зеркало за письменным столом - смотрите, там видно отражение моего затылка". "Нет, это отражение отражения в моём стакане". "Вы дурачитесь со мной, придираетесь!" "Ну, - сказал он, игнорируя моё замечание - чему же Вы верите?" "Я верю в то, что видели другие, и в то, что видел я". "Исключая меня, в отношении того, что видели другие" - иронически сказал он. "Возможно" - ответил я, немного смягчившись. "Кто-нибудь из Ваших знакомых видел середину Африки?" "Нет". "А центр Земли?" "Нет". "Обратную сторону Луны?" "Нет". "Душу человека?" "Нет". "Тепло, свет, электричество?" "Нет". "В таком случае Вы не верите в то, что у Африки есть середина, что есть центр Земли, противоположная сторона Луны, душа человека, существование силы". "Вы искажаете то, что я имею ввиду". "Ну, я же задаю вопросы в соответствии с Вашими предположениями, а Вы защищаетесь. У Вас теперь осталась только одна точка. Верите Вы только в то, что Вы можете сделать?" "Да". "В таком случае, я оставляю это случай для одного заявления, а Вы можете быть судьёй". "Согласен". "Вы не можете делать то, что в Цинцинатти выполнит любой ребёнок. Я утверждаю, что любой другой мужчина, женщина в городе может сделать больше Вас. Ни один калека не является таким беспомощным, ни один инвалид не является столь слабым в отношении того, чтобы быть выше Вас". "Вы оскорбляете меня" - снова резко возразил я, почти со злобой. "Вы серьезно оспариваете это утверждение?" "Да". "Ну, тогда позвольте мне увидеть, как Вы целуете Ваше плечо". Я невольно покрутил свой рукав, чтобы приблизить своё плечо ко рту. Потом, когда я полностью уловил значение его слов, меня охватило чувство бессмысленности моего страстного спора, и я громко рассмеялся. Это была перемена мысли с надменной на смешную. Седовласый гость в свою очередь улыбнулся и по-доброму сказал: "Мне приятно, в конце концов, видеть Вас в хорошем расположении духа. Завтра вечером я вернусь и возобновлю чтение манускрипта. Тем временем сделайте физические упражнения, хорошо поешьте и будьте более весёлым". Он поднялся, поклонился и вышел. |
|
||
| Глава 42 | Оглавление | Глава 44 |
